Наивный художник русского XX века вошел в искусство не через парадные двери, а, скорее, через черный вход. Его долго не пускали в залы выставок. Не принимали в творческий союз. Как-то непривычно все в таком искусстве. Объемно и резко: да-да, нет-нет, зло всегда зло, а добро всегда добро.
Художественный статус их творчество получило недавно: «неучёное искусство», «русский примитив», «наив» стали собирать не только коллекционеры, но и музеи. Евдокия Панова — современная вологодская крестьянка, занимаясь ткачеством половиков, на них же, к удивлению и радости многих, рассказала о своей судьбе. Обыденная вещь под ее руками стала произведением настоящего искусства.
В 70-е годы ХХ века прогремело имя вологодского художника-самоучки Георгия Попова, любимейшего живописца и Василия Белова, и Виктора Астафьева. А уважать художественный вкус этих людей нам необходимо. Но мы по-прежнему знаем французского примитивиста Анри Руссо или грузина Нико Пиросмани, а о своих выдающихся талантах порой даже не наслышаны. К ним можно отнести и землячку Георгия Попова — Евдокию Васильевну Панову. В её творчестве мы видим и начинаем понимать гениальную простоту живой клетки. Она, эта клетка, очень не сложна, но именно с неё и начинается жизнь. И гениальность такой простоты в том, что только символическая картина мира может ей соответствовать. Между тем, именно эту способность потеряли очень многие современные профессионалы.
Родилась Евдокия Васильевна в 1907 году, а, значит, детство ее прошло в традиционной русской деревне и в традиционной крестьянской семье. Успела она зачерпнуть и радость праздников, и спокойный трудовой уклад будней, научилась обращаться с холстинами и со льном. Ко времени слома жизни она уже многое умела, как и положено было десятилетней девочке. Она научилась ткать и вышивать, и делала это искуснее других. Но до художественного творчества было еще далеко.
О ладе и укладе северной народной жизни хорошо сказал Василий Иванович Белов: «Какова жизнь?» — спрашивают при встрече. — «Всё ладно». Ответ один, если действительно всё ладно. Хорошую жизнь пронизывает лад, настрой, ритм, последовательность в разнообразии. Такой жизни присущи органичная взаимосвязь всех явлений, естественное вытекание одного из другого«. Русский лад — это и понимание того, что жажда прекрасного традиционна. Традиционное включает в себя идеальное, всеобъемлющее понимание жизни, а не только ее земное и видимое воплощение. Но идеальный и реальный мир всегда сообщались друг с другом, особенно в северном творчестве, воспринявшем традиции Киевской и Новгородской Руси и дополнивших их высокой бытовой культурой крестьян.
Примеры так и просятся быть названными: каргопольские полканы из глины мастерицы Ульяны Бабкиной — это древнегреческие кентавры; а былины сказительницы с Пинеги Марии Кривополеновой, сохраненные в течение тысячелетия, имеет явственный отзвук гомеровских гекзаметров. Проникая друг в друга и обогащаясь в этом взаимодействии, северяне c XIV-XVI вв., когда расцвели в их краях золотые времена православия и святости, дали жизненную и творческую перспективу развития всего русского искусства. А потому совершенно не удивительно, что наделенная от природы художественной чуткостью и хранившая её всю жизнь, Евдокия Панова только в свои 65 лет взялась за свои тканые картины, посвятив их крестьянской жизни — и в праздниках, и в горе.
Это был 1972 год. Техника изготовления простых домотканых половиков, которая издавна была всем известна, неожиданно оказалась чем-то большим... Искусством. А горе пришло в деревню в тридцатые годы: её родную деревню Нокшино тоже раскулачили. Было четырнадцать хозяйств. Тринадцать из них разорили. Неужели все были тут сплошь «кулаками»? Писатель и телевизионный ведущий Анатолий Ехалов, не раз с кинокамерой навещавший крестьянку-художницу, говорит: «Я много раз бывал в тех краях. Это от Чёбсарских Крестов по старому череповецкому тракту километров семь до отворотки на Любомирово. Не доезжая его, надо свернуть на Думино — и к самым лесам, из которых вытекает светлая речка Угла. В прежние времена звали это место «золотым дном» и еще Украиной. Потому что урожаи здесь были всегда богатые. А в наши дни почти не осталось следов от прежних крестьянских поколений. По зарастающей лесом дороге попадешь в такие грибные места, где белые в хорошие годы растут стеной. Благодатна здешняя земля. А судьба крестьян, растивших на ней хлеб, трагична».
«Евдокия Васильевна Панова рассказывала, — продолжает Ехалов, — что она после того, как изгнали ее семью из Нокшина, как разорили родное гнездовье, сорок лет не пела. А была прежде знатной певуньей. Сорок лет молчала в душе ее музыка. И только в восьмидесятых вновь запела. А еще открылся у нее великий талант художницы, и с кросен ее стали выходить невиданные половики-картины прежней жизни: и темный лес, и санная дорога, и свадебный поезд, и деревенька Нокшино — все четырнадцать домов. А одна изба распахнута, и веселое гулянье идет в избе».
Да, вот так и выткала она свою судьбу в половиках. Скопленное в душе и в памяти за сорок лет выплеснула в мир. Её тканые картины-половики расскажут многое и о деревне, и о ней самой: «Детство», «Посиделки» (1994), «Купание» (1993), «Деревня» (1991), «Сенокос» (1990), «Свадебный поезд» (1989), «Жду свидания» (1990), «Раскулачивание» (1995-2001). Последний тканый цикл, пожалуй, самый горький: фигуры ее деревенских героев — это позы плача и отчаяния. А сами работы исключительно документальны. Она всё видела своими глазами.
Впрочем, она жила и в то время, когда Гоголя и Пушкина не просто с «базара понесли», но и поняли, и полюбили. Евдокия Панова делает тканые портреты Пушкина и Натальи Гончаровой, а также удивляет народ жанровыми композициями «Дуэль» и «Святогорский монастырь». Привлекла ее и старушка-мать вологодского писателя Александра Яшина, которая изображена сидящей на лавочке у своего дома. И конечно, соткала из ярких лоскутов портрет мужа Петра и дочери, свой автопортрет и «портрет» дома в Чёбсаре.
Народный лад — это упорядоченная и устойчивая жизнь. В основании русской жизни в крестьянском её понимании лежит цикличность. Ритм — одно из условий жизни. Жизнь русских в основе своей и в частностях была ритмичной. «Любое нарушение этого ритма — писал Василий Белов, — война, мор, неурожай — лихорадило весь народ, всё государство. Перебои в ритме семейной жизни (болезнь или преждевременная смерть, пожар, супружеская измена, развод, кража, арест члена семьи, гибель коня, рекрутство) не только разрушали семью, но сказывались на жизни и всей деревни. Ритм проявлялся во всём. Можно говорить о дневном цикле и о недельном, для отдельного человека и для целой семьи, о летнем или о весеннем цикле, о годовом, наконец, о всей жизни: от зачатия до могильной травы... Всё было взаимосвязано, и ничто не могло жить отдельно или друг без друга, всему предназначалось своё место и время. Ничто не могло существовать вне целого или появиться вне очереди. При этом единство и цельность вовсе не противоречили красоте и многообразию. Красоту нельзя было отделить от пользы, пользу — от красоты».
Но и ничто не существует отдельно, само по себе, и в жизни человека на земле. Сюжетные гобелены Евдокии Пановой «Посиделки», «Жду свидания», «Семейный портрет» — это, в сущности, рассказ о быте старой деревни, её упорядоченной, устойчивой жизни. Действительно, красота и польза неотделимы в картинах-воспоминаниях. В них живет детская, молодая радость.
Народный лад — это постоянное пребывание в труде и понимание не только тяжести, но и его радости. Крестьянский труд не знал перерыва. Может быть, отсюда и появилось выражение, что год — круглый. «И все же весной приходят к людям свои особые радости. В поле, в лесу, на гумне, в доме, в хлеву — везде ежедневно появляется что-нибудь новое, присущее одной лишь весне и забытое за год. А как приятно встречать старых добрых знакомцев! Вот к самым баням подошла светлая талая вода — вытаскивай лодку, разогревай пахучую густую смолу. Заодно просмолишь сапоги и заменишь ими тяжелые, надоевшие за зиму валенки. Вот прилетел первый грач, со дня на день жди и скворцов. Никуда не денешься, надо ставить скворечники — ребячью радость».
И Евдокия Панова выткала песнь радостному труду: ее женские фигуры на сенокосе яркие, праздничные, крупные, будто и самим копнам сена под стать. Трудятся не только люди, но и лошади, их много на тканых картинах Евдокии Васильевны. На ее первой выставке в начале 1980-х годов не было еще христианских по теме работ, но вот в 90-е годы появились уже «Спас» (1988), «Богоматерь» (1994), «Троица» (1993), «Распятие» (1994), «Георгий Победоносец» (1991), «Архангел Михаил» (1994). Образы святых содержат в себе элементы фольклорного мироощущения, народное и христианское в них естественно живет и сочетается. Большую серию своих тканых работ она посвятила прекрасным и величавым храмам и соборам Сергиева Посада, Вологды, Череповца, Шексны, Владимира.
Очень интересно и то, что художница-крестьянка никогда не делала предварительные эскизы, но создавала картину сразу, целиком. Видела «внутри себя». Ткать свои чудо-половики на домашних кроснах она могла или снизу вверх, или «боком». Но при этом, все ее работы отличаются точной композицией, нарядностью цветовой гаммы и гармонией. Работая, увлекалась так, что и о сне, и о еде забывала, как свидетельствует ее дочь.
Половики народной художницы не собраны в одну коллекцию: продавала она их за копейки, многие дарила. Но всё же в фондах Вологодского музея-заповедника хранятся тридцать три её работы — целая энциклопедия народной жизни, наполненная добротой, трудом, высоким переживанием жизни, долгой и непростой: Евдокия Васильевна прожила 91 год. Кто-то из посетителей выставки, посвященной 100-летию художницы, назвал ее тканые половики «дорожками в небо». Очень точно и зримо.
Вадим Дементьев
