Памяти великого русского писателя
Алексей Тимофеев, писатель-историк, член Клуба деловых людей
Вологодского землячества в Москве
30.03.2020
Наше поколение узнало Юрия Бондарева в начале 1970-х. Сначала мы увидели не уступающий Голливуду по размаху и зрелищности фильм-эпопею «Освобождение» (где писатель был одним из трех авторов сценария) . Фильм посмотрели во многих странах 350 миллионов зрителей! Помню ошеломившие нас, подростков, широкоформатные панорамы битв, снятые с максимально возможной достоверностью, полное перевоплощение в образы солдат и офицеров Красной армии артистов – кинозвезд Николая Олялина, Михаила Ульянова, Михаила Ножкина, Юрия Каморного, Бориса Зайденберга, Сергея Никоненко и других.
Сразу за «Освобождением» последовала добротная лента «Горячий снег». Любимой народом стала одна из финальных сцен, когда генерал в исполнении Георгия Жженова вручает прямо среди развороченных взрывами окопов нескольким уцелевшим артиллеристам ордена Красного Знамени со словами «Все, что могу…».
В 1975 году выходит в свет роман «Берег», ставший бестселлером на Западе, а у нас книгой, которую стремились прочитать все. Рядовой человек тех лет, возможности которого воспринимать мир были весьма сужены цензурой, мог обозреть недоступные ему горизонты. Провидчески был показан современный Запад, манящий рекламными витринами и жутко завораживающий космическим духовным холодом. Дискуссии на страницах «Берега» велись для тех лет крайне откровенные, а сюжет закручен просто невероятно.
Чувствовалось, что писатель знает много. Его хотелось слушать… То, доперестроечное, время вообще было в нашем обществе временем своего рода «писателецентризма», явления, которое едва ли было когда-то и едва ли повторится. Писатель воспринимался как историк, психолог, социолог и духовник в одном лице…
Конечно, трудно было тогда, в 1970-х, представить, что через двадцать с небольшим лет доведется брать интервью у Юрия Васильевича. В начале 1999 года, в преддверии 75-летнего юбилея писателя, его давний товарищ Арсений Васильевич Ларионов, главный редактор журнала «Слово», поручил мне сделать с ним интервью. Загоревшись этой идеей, я первым делом начал перечитывать том за томом собрание сочинений Бондарева. Было важно проверить свои впечатления от произведений писателя спустя двадцать лет. С некоторой опаской (не устарело, не поблекло ли?..) начал читать и был поражен, несколько дней не мог оторваться от чтения, подчеркивая карандашом ударные строки.
Непревзойденный баталист
«Густо заполненное дымом пространство слева от горящей станицы было затемнено таранно вытянутым острием вперед огромным треугольником танков… Над этой катящейся с гулом массой машин неожиданно вырвалась в небо, сигналя, красная ракета, и треугольник начал распадаться на танковые зигзаги. Пронизывая пелену мглы, по-волчьи стали вспыхивать и гаснуть фары.
– Зачем фары зажгли? – крикнул, обернув ошеломленное лицо, Чубариков. – Огонь вызывают? Зачем, а?
– Волки, – с придыханием выговорил наводчик Евстигнеев, стоя на коленях перед прицелом. – Чисто звери окружают!»
«И вдруг отчетливо задрожал, начал нарастать вибрирующий по всему горизонту гул, как будто катился по степи гигантский чугунный шар».
Это прелюдия боя в романе «Горячий снег». За ней первое действие:
«…Широко пахнуло в лицо огненным запахом несущейся с неба судьбы… Ровик забило удушающим густым дымом – и не стало видно неба. Оно кипело чернотой и грохотом, смутно и нереально просверкивали в нем наклоненные плоскости пикирующих «юнкерсов» – нацеленно падали из дыма черные кривые когти, и в обвалах разрывов ровик изгибало, корежило, и везде разнотонными, и ласковыми, и грубыми голосами смерти прорезали воздух осколки…».
Описание в романе «Горячий снег» Юрием Бондаревым танковой атаки немцев, их последней отчаянной попытки прорвать кольцо окружения вокруг армии Паулюса в Сталинграде – одна из вершин русской прозы. Оказавшийся в эпицентре всемирной истории 18-летний солдат запоминает потрясающие детали и краски и пишет уже в 60-е годы страницы сталинградского эпоса. Для кульминации боя он находит такие сравнения:
«Трасса, сверкнув фиолетовой искрой, погасла в серой шевелящейся, как сцепленные скорпионы, массе танков… Перед глазами дрожала огненная сплетенность боя: выстрелы, трассы, разрывы среди скопищ танков…».
И, наконец, финал:
«На огневой позиции, загроможденной обугленной громадой танка, и возле ниши Уханова не было. Здесь играючи посвистывал в пробоинах металла ветер, и жутким знаком одиночества наискось торчала лопата из рыхлого бугра земли в нише – из могилы подносчика снарядов чубариковского орудия.
…Немец лежал на спине, неестественно выгнув грудь… а в глубине раскрытого в последнем ужасе глаза точкой горел стеклянный огонек — отблеск зарева».
Цитировать можно долго. Прозу Юрия Бондарева надо перечитывать.
Ватутинки, март 1999-го
Подготовка юбилейного материала о писателе оказалась непростой. Юрий Васильевич был занят рукописью нового романа. Кроме того, весьма скептически относился к жанру беседы, предпочитая слову произнесенному слово выверенное и написанное на бумаге собственноручно. Получив мои вопросы в письменном виде, он дал на них краткие ответы, которые меня, надеявшегося на полноценную беседу, никак не устроили. Все же удалось договориться о поездке в подмосковные Ватутинки, на дачу писателя. Задумал написать свой материал о нем.
Тот разговор на даче Бондарева в подмосковных Ватутинках, куда мы прибыли с фотографом Павлом Кривцовым получить его новые «Мгновения» для журнала «Слова», а также сделать снимок юбиляра, осталась в памяти. Много ли осталось настоящих фронтовиков, признанных классиков, непогасших кумиров юности?
В свои 75 лет Бондарев находился в прекрасной форме – спортивный, подтянутый, с хорошей реакцией. Угадывался еще в нем первый силач и гимнаст довоенного замоскворецкого двора. Широко поставленные большие глаза, резко прочерченная черта между бровей вразлет, волевой подбородок, массивные сильные кисти рук.
Конечно, главной темой оставалась война. Тема эта неисчерпаемо велика, именно в ней видится ключ к прошлому и будущему... А сколько еще интереснейших деталей можно было узнать!
Юрий Васильевич усмехается, на вопрос: почему на фотографии 1943 года он одет в немецкий китель, пояснил: «Это трофей, взятый в Житомире. Вся наша дивизия оделась там. Немецкое шелковое белье, носки. И продуктов трофейных нам много перепадало. Ели захваченные у немцев голландский сыр, греческие маслины, пили французский коньяк… Вся Европа была у немцев…».
«“Прощай, Родина!” называли пушки-«сорокапятки», – рассказывает писатель. – Один выстрел и немец ее обнаружил, а цейссовская оптика позволяла стрелять очень точно. Я начинал минометчиком, потом был командиром 76-мм орудия. Мы, когда били по танкам, снимали щиты, возили их в обозе. Этому научились на Украине. Делается артиллерийский окоп, ствол почти лежит на бруствере, немецкому танку ничего не видно. Предлагал я кинорежиссерам – давайте снимем, как было на самом деле, но не удалось их убедить… Без артиллерии не отступали и не наступали. Артиллерия – бог войны!
Встречалсь среди наших офицеров и стервецы, карьеристы, но почему-то они долго не задерживались. Больше было ребят с душой…»
Юрий Васильевич награжден почетнейшей солдатской наградой – двумя медалями «За отвагу». Представления на ордена не прошли, хотя всем, кто первым переправился через Днепр и закрепился там, были обещаны Золотые Звезды Героев.
…Из приказа по 297-му артиллерийскому полку 121-й Рыльско-Киевской стрелковой дивизии, Действующая армия: «От имени Президиума Верховного Совета Союза ССР награждаю: медалью «За отвагу»… командира орудия 4-й батареи гвардии старшего сержанта Бондарева Юрия Васильевича…
30 марта 1944 года противник, стремясь вернуть г. Каменец-Подольский, перешел в контратаку при поддержке танков. Тов. Бондарев встретил немецкие танки и пехоту огнем своего орудия с открытой ОП (огневая позиция – А.Т.), один танк был подбит и пехота рассеяна.
Контратака противника была отбита».
Официально за Бондаревым числится четыре подбитых танка и самоходное орудие «фердинанд». «Это была страда. В бою всегда находишься в неистовом состоянии ярости. Все точно подсчитать может только снайпер».
Обнадеживающая правда
Перечитывая тома, написанные Юрием Васильевичем Бондаревым, видишь, как и у всех больших писателей, то, что не мог увидеть раньше. В цикле романов, в «Мгновениях», статьях и беседах – история России последнего полувека, огромный материал для раздумий.
В одном из своих выступлений в 1999 году писатель сказал: «Я вспоминаю сейчас прекрасные, на грани гениальности, а может быть, просто гениальные стихи Исаковского «Враги сожгли родную хату». Солдат вернулся с войны, и не застал дома в живых никого, ничего, только пепелище. И пьет из медной кружки вино с печалью пополам… Почему я говорю о печали? Я весь остался там, на войне, несмотря на то, что написал потом ряд романов, как писали критики, с осмыслением современного жития-бытия… Я весь там, в той юности своей, несмотря на то, что она наградила меня не только медалями, но и тяжелыми ранениями.
Нам суждено было рассказать правду, принесенную оттуда… Правду тех, кто уцелел, кто был на передовой и знал, что такое один сухарь на троих, что такое холод железа в руках, что такое мороз в степи, который пронизывает тебя насквозь.
Самые высокие мучения – это мороз под Сталинградом, когда мы накануне атаки танков Манштейна спали на снегу в тридцатиградусный мороз. Невозможно было выкопать ничего, а утром был бой… К сожалению, о войне написано достаточно лживой беллетристики и, может быть, лишь несколько книг настоящей, горькой и в то же время обнадеживающей правды…
(Из военных писателей Бондарев выделял Виктора Некрасова, Константина Воробьева и Василя Быкова – А.Т).
За время так называемой перестройки и демократии появилась масса “знатоков войны”, фальсификаторов, которые хотят всячески принизить, уничтожить нашу Победу. Среди них и один наш лжепророк, находившийся в нескольких десятках километров от передовой, командуя звуковой батареей, который утверждает, что погибло 44 миллиона наших солдат и офицеров. Или такой писатель, подававший когда-то надежды, как Виктор Астафьев, с которым мы воевали на фронте и который считался когда-то со стороны моим близким товарищем. А потом стал писать о войне совершенно страшные вещи – не надо было удерживать Ленинград, Жуков был “браконьером” нашего народа, усеявшим Европу миллионами трупов и так далее.
Уже говорят даже, что надо было сдать Москву, и мы с вами пили бы тогда хорошее немецкое пиво!.. Причина всех подобных высказываний – в очень жирном и сладком пироге, который всегда ставят на стол перевертышей и предателей…
Мы работали над фильмом “Освобождение” шесть лет, изучали немецкие и наши архивы, документы ЮНЕСКО. (Нужно знать материалы, о которых нам не сообщали широко и о которых нам не скажут сейчас всякие ОРТ и НТВ – самые большие лжецы в мире. Я изучал в США их телевидение, оно не такое лживое). Потери нашей и немецкой армий сопоставимы! У них примерно шесть миллионов погибших, у нас – около 8,6 миллиона.
Я говорил и с Жуковым, и с Рокоссовским, и с Коневым. Жуков – это величайший полководец мира! Рядом с ним можно поставить только Суворова. Если бы не было Сталина и Жукова, двух великих людей, которые дополняли один другого, не было бы сияния нашей Победы.
И мы с вами давно стали бы черноземом, удобряющим нашу землю для ее захватчиков!
Вспоминаю о войне как о достойнейшем периоде своей жизни…».
Распахнутая душа народа
Почему же Победа 1945-го особенно ненавистна русофобам?
Снова полистаем страницы военной прозы Юрия Бондарева… Будущему романисту предоставилась в юности смертельно опасная, но совершенно уникальная возможность – заглянуть в распахнутую душу своего народа. «Знаете, что пронзительнее и ярче всего я помню? – говорил писатель. – Лица, бесконечная череда лиц и голоса людей. На фронте солдат и офицер переднего края раскрывались как человеческая личность чрезвычайно быстро и чрезвычайно полно. Чтобы узнать, скажем, нового командира орудия, необязательно было съесть с ним пуд соли, а достаточно было раз провести с ним орудие через минное поле к какой-нибудь высоте – и он вам становился ясен без громких слов… Война явилась для меня самым умным и самым безжалостным учителем жизни. И это абсолют».
Лучшая и очень значительная численно, учитывая масштаб всемирной битвы, часть народа проявила себя в решающий момент истории. В обычной жизни эта часть в большинстве своем не стремится к власти, почти незаметна в своих окраинных «медвежьих углах». Вспомним небольшой эпизод из повести «Последние залпы»: «”Россия, – задумчиво проговорил Новиков. – Я только в войну увидел и понял, что такое Россия…” Новиков встал, привычным жестом передвинул пистолет на ремне, подошел к телефону. Связист Колокольчиков, по-прежнему нежно обнимая аппарат, неспокойно терся щекой о трубку, дрожа во сне синими от усталости веками, бормотал:
– Ты к колодцу иди, к колодцу… Вода хо-олодная…
– Вот она, Россия, – тихо и серьезно сказал Новиков».
Юрий Бондарев первым (как говорил в свое время Василь Быков: «Все мы вышли из бондаревских “Батальонов” ») и, как показали прошедшие десятилетия, с наибольшей яркостью и обилием образов живописал этот золотой ряд воинов Руси.
Литературоведением и критикой справедливо отмечены герои первого плана – капитаны Борис Ермаков из «Батальонов» и Дмитрий Новиков из «Последних залпов», лейтенанты Вадим Никитин и Андрей Княжко из «Берега»… В них – тонкая возвышенность чувств и вместе с тем огромная духовная и физическая сила. Эти герои войны стали новым явлением в русской литературе. Классики XIX века, дворяне, при всем их непревзойденном мастерстве, такого родства с народом уже иметь не могли. С хлестким преувеличением, но и с большой долей истины выдающийся публицист русского изгнания Иван Солоневич утверждал, что до 1917 года русская литература отразила много слабостей России и не отразила ни одной из ее сильных сторон… «И когда страшные годы военных и революционных испытаний смыли с поверхности народной жизни накипь литературного словоблудия, то из-под художественной бутафории Маниловых и Обломовых, Каратаевых и Безуховых, Гамлетов Щигровского уезда и москвичей в гарольдовом плаще, лишних людей и босяков – откуда-то возникли совершенно непредусмотренные литературой люди железной воли. Откуда они взялись? Неужели их раньше и вовсе не было?.. И никакого железа в русском народном характере не смог раньше обнаружить самый тщательный литературный анализ?».
В каждой книге Бондарева – целая галерея разбивающих все привычные схемы обаятельнейших образов. Вот старший лейтенант Орлов из «Батальонов», разжалованный после побега из плена и вновь произведенный в офицеры после Сталинграда, с «нестерпимо зелеными глазами», «надежный, злой, горячий, налитый жизнью до краев». Вот «непробиваемо беспечный» Жорка Витьковский оттуда же: «Его мальчишеское наглое лицо было спокойно, немецкий автомат небрежно перекинут через плечо, из широких голенищ в разные стороны торчали запасные пенальные магазины».
Конечно, столь непривычные типажи не могли не насторожить критику 50-х годов, критику догматиков и будущих «демократов». Мутной волной пошли тогда рецензии, обвиняющие автора в мрачной смутности, «идейной и художественной нечеткости» и т.п.
Трагизм и сила повести ошеломили. А появление ненавидимого, но вполне четко обрисованного власовца? А пленный немец-ефрейтор, из рабочих, отвечающий коммунистам-интернационалистам на допросе: «Когда после Версальского мира Германия голодала, международный пролетариат не помог ей. Германии нужен был хлеб, а не слова».
Одно удовольствие – вспоминать даже и не самых положительных могучих русских парней из бондаревских повестей и романов. Видеть, как в «Береге» «…крупными шагами шел командир батареи, старший лейтенант Гранатуров, поправляя мощными плечами накинутую длиннополую шинель, а из-под полы высовывалась перебинтованная кисть на марлевой перевязи. Матовое лицо его, заметное щегольскими косыми бачками и крючковатым носом с крупным вырезом ноздрей, всегда как бы готовое разозлиться, было сейчас оживлено...». Да и с обуреваемым страстями, удалым и жестоким сержантом Межениным «свободно и надежно было… в любых обстоятельствах на передовой… и точно вместе с ним заговорен был его орудийный расчет, не понесший от границ Белоруссии ни одной потери».
«Нацизм в своем роде – это магия плюс танковые дивизии»
Творчество Юрия Васильевича Бондарева ненавистно силам тьмы еще и потому, что высвечивает (хотя и подспудно) духовный смысл войны. Кто и кем был побежден? Появившаяся в последние годы в переводе на русский литература о Третьем рейхе, его идеологах и вождях, позволяет взглянуть по-новому на то, что казалось известным и понятным. Глава Русской православной церкви митрополит Сергий еще в пасхальном послании 1942 года раскрывает демонизм нацизма: «… не победить фашистам, возымевшим дерзость вместо креста Христова признать своим знаменем языческую свастику… В фашистской Германии утверждают, что христианство не удалось и для будущего мирового прогресса не годится…».
В книге Ж. Бержье и Л. Повеля «Утро магов» и других исследованиях приводятся поразительные свидетельства увлечения Гитлера и его ближайших сподвижников ритуалами черной магии, астрологией, таинственными культами. Это только для масс культивировались националистические лозунги… Показательный факт – три альпиниста СС водрузили на Эльбрусе, «священной горе арийцев», освященное по ритуалу «Черного ордена» знамя. Это был магический обряд, как и затопление берлинского метро – «жертвоприношение Воде»…
Л. Повель и Ж. Бержье пишут: «Магический дух фашизма вооружился всеми рычагами материального мира… Нацизм в своем роде – это магия плюс танковые дивизии».
Все это было скрыто на Нюрнбергском процессе. А ведь для карьеры в СС требовалось отречение от христианства, – об этом откровенно написано в мемуарах В. Шелленберга, в книге о шефе гестапо Г. Мюллере.
Конечно, обо всем этом не знали советские солдаты и офицеры. Генерал Бессонов в «Горячем снеге» думает, глядя на иконы в хате, где разместился его штаб: «А ты-то что знаешь, святой?.. Если бы я веровал, я помолился бы, конечно. На коленях попросил совета и помощи. Но я не верую в Бога и в чудеса не верю. Четыреста немецких танков – вот тебе истина! И эта истина положена на чашу весов – опасная тяжесть на весах добра и зла…». Трудно сказать, что думал в те решающие дни и месяцы 1942 года И.В. Сталин, но действия его говорят о том, что он понимал, в отличие от большинства исполнителей его воли, значение духовного начала в мировой борьбе. Отношение к Русской православной церкви было резко изменено к лучшему.
…Совесть, обостренное понимание праведности и неправедности отличает героев фронтовой прозы Юрия Бондарева. Да и православная церковная основа, думается, не вытравлена была из глубины их крещеных сердец…
«Помню, – пишет писатель в статье «Мое поколение», – в предгорьях Карпат первые треугольники журавлей возникли в небе, протянулись в белых, как прозрачный дым, весенних разводах облаков над нашими окопами – и мы зачарованно смотрели на их медленное движение, угадывая их путь в Россию. Мы смотрели на них до тех пор, пока гитлеровцы из своих окопов не открыли автоматный огонь по этим косякам, трассирующие пули расстроили журавлиные цепочки, и мы в гневе открыли огонь по фашистским окопам».
Потрясающий эпизод!
Какое там родство представителей двух тоталитарных систем?! Красноармейцы любуются благородными птицами, с которыми связаны высокие помыслы и стремления, о которых после войны будут сложены и стихи, и пронизывающая песня, а вояки вермахта пытаются этих птиц расстрелять ради какой-то своей извращенной прихоти…
Бондарев признался в одной из бесед: «С нетерпением по весне жду и прилета журавлей. Обычно стая делает круг над Десной и снижается. Потом – вновь выстраивается в клин и берет курс на север. Так каждый год».
«Честность, честность – без нее нельзя жить», – читает в дневнике погибшего лейтенанта капитан Ермаков и вспоминает: «Эх, Прошин… милый Прошин…». Та же душевная чистота и в Александре из «Нетерпения»: «Он мог простить своим разведчикам многое, кроме самого ненавистного ему – обмана и предательства».
Характерна сцена в финале «Горячего снега». Пленный немецкий майор, увешанный орденами, рафинированный западноевропейский интеллигент, раздавлен ужасом боя и сталинградской стужей. Его монолог завершается фразой: «В любой войне нет правых, есть лишь кровавый инстинкт садизма…». У убитых немцев находят карты с гомосексуальными сюжетами и прочее. А у наших солдат огонь выжигает скверное из душ, и тому в повестях и романах Бондарева много пронзительных подтверждений…
Вот рядовой Сергуненков, которого посылают на смерть, «вытянувшись на бруствере, словно забыв у орудия что-то, оглянулся из-за плеча, отыскал своими нездешними глазами поднятое к нему замершее в угрюмой неподвижности лицо Рубина, с усмешкой сказал очень просто и даже спокойно:
– А если ты, Рубин, коней мучить будешь, на том свете найду. Прощайте пока…»
«Все будет хорошо», – успокаивает медсестра смертельно раненого солдата. «А он попросил печально и просто:
– Ну, заплачь хоть, а? По мне заплачь…».
Кровавый дождь
В последующих за «Берегом» романах об интеллигенции точно отражен настрой тех лет. При внешнем благополучии – сгустившаяся духота, томление духа, ложь…
Особенно тоскливы последние фразы «Выбора» (1980 г.): «Стояло глухое безмолвие в потемках мастерской… было три часа самого пустынного и безнадежного времени мартовской ночи». Главный герой романа, жизнь которого, казалось бы, вполне успешна, мучим болезненной тоской, причины которой неясны ему самому. Многие и сегодня страдают от этой беспричинной, кажется, тоски. Объяснить ее можно, только зная законы духовной жизни. В письмах оптинского старца Амвросия Оптинского есть ответ одному из таких страдальцев, что происходит такая тоска от нераскаянных в церкви грехов, избавления от которых просит живая еще душа...
Грехов таких к тому времени у русских вообще и у каждого накопилось немало. От многого мы отреклись и многое забыли, казалось, навсегда. Русский интеллигент 70-80-х годов от церкви был уже далеко. Хотя в каждом романе Бондарева герои пытаются хотя бы зайти в храм… Видимо, русский писатель, если он верен классической традиции, всегда остается писателем духовным...
В разных интервью Бондарева есть такие слова:
«– А в церковь ходите?
– Редко… Однажды священник отец Дмитрий Дудко поинтересовался у меня: «Есть ли у вас духовник?» – «Нет, – ответил я. – Так сложилось. Но крещеный и верю в Высший разум…».
Друг писателя А.Н. Арцибашев писал: «Взволнованный голос Юрия Васильевича:
– С наступающим Рождеством Христовым! Смотрел по телевизору чудный фильм “Инокиня”! Какие просветленные лица монахинь! Хоть целуй всем руки. Растрогался до слез. Губы шептали: “Господи, помилуй нас и прости…” Мы, русские люди, заслуживаем прощения, ибо прошли неимоверные страдания».
Летом 2015-го писатель сказал: «В последние годы хожу в храм, вижу живое любопытство прихожан, разговариваю со священниками, людьми, которые занимаются самым важным в нашей стране делом – возвращением веры. Насколько им это удается – еще узнаем. Но то, что есть церковь и в нее можно прийти – это уже большая радость».
…Как немногие, предчувствовал писатель в годы так называемого «застоя» и грядущие потрясения в стране, всегда намного опережая подавляющее большинство своих читателей. Кто в 1980 году в полной мере представлял будущее, как один из героев «Выбора»: «Семидесятые годы – критические, восьмидесятые будут роковыми…».
Кто мог предположить фантастический масштаб того, о чем говорит Тарутин в «Искушении»: «Предупреждаю тебя, потому что мания предательства стала сейчас как эпидемия гриппа. Предают друг друга и оптом, и в розницу, и ради красного словца. Последнее — самое распространенное». Мания предательства – точнее не скажешь о той поре!
Один из вопросов, который я задал Бондареву в 1999-м в письменном виде был такой: «Юрий Васильевич, в последние годы Советского Союза вы были заместителем председателя Совета национальностей Верховного Совета СССР, знали политическую элиту страны. Как видится вам сейчас: была ли тогда иная возможность, кроме падения в пропасть на упомянутом вами в те годы самолете? Неужели не оставалось наверху никого, кроме подобных Татарчуку из «”Искушения”, который кричит глумливо, что побед под Москвой и Сталинградом больше не будет?..».
Ответил писатель так: «Сидел рядом – локоть о локоть, но видел не локти, а лица, чаще всего – непроницаемые. Там были разные люди. Два моих выступления (против поворота северных рек) вызвали горячую поддержку депутатов, и, может быть, это сыграло положительную роль – разрушительный проект был закрыт. Однако мое выступление на 19-й партконференции, где я говорил о перестройке, сравнив ее с самолетом, поднятым в воздух без посадочной площадки в конце полета, было встречено пятью тысячами делегатов с полнейшим одобрением – и все разрешилось ничем».
Мало кто услышал и подписанное Юрием Васильевичем 23 июля 1991 г. в числе немногих, известных в стране деятелей политики и культуры «Слово к народу». Б.Н. Ельцин с иронией назвал тогда это обращение «плачем Ярославны». Да, это был и плач… «Случилось огромное, небывалое горе. Родина, страна наша, государство великое… гибнут… Лукавые… властители, умные и хитрые отступники, захватили власть… Нынешние фарисеи обещали изобилие и заработки, а теперь… обрекают на голод, бесправие… Мы зовем к себе рабочий люд… Мы зовем к себе трудолюбивых крестьян… Мы устремляем свой голос к армии…».
Вскоре после 19 августа 1991-го Ю.В. Бондарев в статье «Моя позиция» в «Литературной России» заявил: «Я подписал "Слово", чтобы не испытывать угрызения совести в своем немолодом возрасте».
После этих признаний писателя, полных горечи, вспоминается его недооцененный, на мой взгляд, рассказ-шедевр 1986 года «Павел». Это краткое, как сжатая пружина, повествование из первых послевоенных лет. Главный герой – 26-летний красавец-атлет с пронзительно-синими глазами, бывший лейтенант полковой разведки, грудь которого украшает «золотой панцирь орденов». Он, оставшийся без руки после третьего ранения, ставший всего лишь учителем начальной военной подготовки в сибирской глубинке, делает предложение красавице-геологине с прекрасными, но холодными глазами и получает отказ. Описание этого объяснения в выстуженном зале курортного ресторана напоминает бунинские «Темные аллеи» … Искалеченный фронтовик еще полон кипучей силы, он может напоследок доказать, что и одной рукой может нести любимую женщину и опрокинуть ударом ее статного поклонника. Но ценности в обществе, особенно в его «элите», уже неуловимо, но вполне определенно меняются. Последние строки рассказа:
«И только сейчас я понимаю, что он был одним из моего поколения, кто пытался и после войны сохранить свое положение хозяина в любых обстоятельствах, еще не сознавая, что его звездные часы безвозвратно остановились в поверженном Берлине и уже не повторятся».
…На книжных стеллажах в кабинете писателя я увидел много монографий об искусстве, о художниках. Юрий Васильевич говорил: «Живопись – это моя страсть!» Назвать любимых художников ему непросто, он знал, кажется, всю историю искусства. Из отечественных живописцев называл «гиганта» Сурикова, «несравненного пейзажиста» Федора Васильева, а также Валентина Серова, Илью Репина, Бориса Кустодиева, Алексея Саврасова... Из западных упоминал импрессионистов, Делакруа… Из современных прежде всего выделял Гелия Коржева.
Мне в его кабинете бросилась в глаза книга о Брейгеле. Что ж, вполне современны его написанные в XVI веке картины «Падение ангелов», «Безумная Грета», «Триумф смерти»…
Классическое положение о том, что литература — это живопись словом, наверное, особенно применимо к творчеству Бондарева, сильнейшая сторона которого – зримая яркость описаний и образов. О Босхе и Брейгеле напоминает апокалиптический финал романа «Нетерпение»:
«…Ему почему-то представлялся буйный беспрерывный дождь. Он был странного таинственного цвета, он шел сплошной стеной над домами, он отвесно бил в крышу больничной палаты, в звеневшие антенны, в желоба, в шумевшую листву деревьев на улицах поселка; всюду выплескивались на тротуары фонтаны из водосточных труб, растекались во все стороны красными лужами, скапливались в кюветах жирно лоснящимися озерами, волновались, пузырились под прямыми ударами бешеного ливня.
Люди в ужасе бежали по городку, прикрывая головы руками, газетами, ставшими сразу черно-алыми, с ног до головы облитые чем-то красным, женщины тянули за руки кричащих детей, струи хлестали в их открытые рты, заливали брошенные на тротуарах коляски, текли кровавыми ручьями по лицам плачущих младенцев. Густо алая стена падала с неба нескончаемо, размывая весь поселок в разъятую бурлящую котловину».
Эти строки написаны в 1995 году, году 50-летия Победы и апогея бойни в Чечне…
«Уныние – великий грех. Нам не хватает оптимизма…»
Рубеж тысячелетий стал для России роковым.
Читая пронизанные ностальгической поэзией страницы романов Бондарева о счастливой юности в Замоскворечье 30-х годов, невольно думаешь – быть может, то предвоенное поколение было последним, кому была доступна казавшаяся неиссякаемой радость восприятия жизни, безудержная полнота сил и таланта…
Наиболее откровенным и доверительным было общение Бондарева с известным писателем Александром Николаевичем Арцибашевым, автором замечательных книг, статей, очерков о деревне, о русском крестьянстве. В 2013 году меня познакомили с этим тонким, благородным человеком, он публиковался в интернет-газете «Столетие». К 90-летию Бондарева я просил его написать статью, поскольку узнал, что он постоянно бывает в Ватутинках, более того, записывает беседы с классиком, которых уже набирается целый том. Жаль, что он пока не издан, в мае 2014-го Арцибашев умер после операции на сердце...
Приведу несколько ключевых мыслей Бондарева из тех записей Арцибашева, опубликованных в «Столетии» 14 марта 2014 года под названием «Уныние – великий грех. Нам не хватает оптимизма…». Оценивая события на Украине, Юрий Васильевич вспоминал: «Ненависть к “москалям” у “западэнцев”, похоже, в крови. Во время войны мне не раз доводилось сталкиваться с бандеровцами.
Помню, перед Карпатами наша артиллерийская колонна продвигалась по глубокому логу. С обеих сторон – горы, заросшие лесом, а над головами – бездонная небесная синь. Красота! И вдруг из-за деревьев – шквальный огонь. Застонали первые раненые. Мы развернули орудия и ударили по сопкам фугасными и осколочными снарядами. Сравняли всё с землёй. После я послал туда своих бойцов – прочесать местность. Никого в живых не нашли... А ещё одна стычка с самостийцами произошла у Каменец-Подольского. Немецкие части выходили тогда из окружения. Наша батарея выдвинулась из города к реке. Поджидали, когда подойдут танки. Вижу, от ближайших домов спускаются трое хлопцев в чёрных куртках. Подошли ближе. Поздоровались. Обыкновенные ребята. Но что-то в выражении их глаз насторожило меня, – вроде чего-то высматривали. Постояли и ушли. А спустя полчаса батарея подверглась обстрелу из прибрежных кустов. Оказалось, там засели бандеровцы. Ну, конечно, открыли ответный огонь. Затем пошли в наступление наши танки...».
Еще несколько штрихов о войне:
«Лейтенанта получил уже после окончания военного училища в Оренбурге. В сорок четвертом году Сталин приказал снять с фронта молодых солдат и направить на учебу. Думали о подготовке новых офицерских кадров. Год проучился. Предлагали поехать на Дальний Восток, но я отказался. Хотелось домой. К тому же давали о себе знать ранение и контузия.
Выжил на войне чудом. Были случаи, когда, что называется, смотрел смерти в глаза. Однажды снаряд прямо-таки ввинтился в бруствер прямо передо мной, но почему-то не взорвался. В голове промелькнуло:”Господи, спаси и сохрани!” И уцелел.
А еще как-то угодил под шрапнель. Мой вещмешок разнесло в клочья, а спину задело только по касательной. Значит, Бог и на этот раз помиловал. Вообще-то, говорить долго о войне я не могу. Тяжко…
– Остался ли кто-то живой из ваших фронтовых друзей?
– Нет. Последний умер не так давно…».
Или вот еще умозаключения. Более точного объяснения, к примеру, русофобии читать не приходилось;
«Почему русских нигде не любят? – спросил я напрямки Бондарева.
Он задумался. Чуть помедлив, сказал:
– Этот вопрос мы обсуждали еще с покойным отцом. Главное – зависть. Огромная страна. Несметные природные богатства. Православная вера. Великая культура. Русские выиграли не одну войну, первыми полетели в космос. А какие у нас красивые женщины! Неслучайно нашими писателями создано столько чистых и возвышенных женских образов. Так же, как и в живописи, музыке.
Но нельзя умалчивать и о темных сторонах русской жизни: рознях князей, предательствах бояр, дворцовых заговорах, крепостном праве, произволе помещиков, повальном пьянстве, гражданской войне, расказачивании, раскулачивании, государственном перевороте 1991 года, расстреле Верховного Совета…Есть над чем задуматься…».
О значении России в мировой истории писатель говорил:
«Русский народ за многие века претерпел столько бед и страданий, что диву даёшься: как выдюжил? Нигде нет такого числа подвижников и святых. Неслучайно во всём мире смотрят на Россию с надеждой и верой в справедливость и добро. За свою долгую жизнь я побывал во многих странах, встречался с государственными деятелями, писателями, учёными, студентами, крестьянами, рабочими. И всегда ощущал неподдельный интерес к нашей стране».
…В моей беседе с Юрием Васильевичем в том далеком марте 1999-го шла речь и о наших полководцах, и о Сталине, деятельность которого Бондарев пристально изучает, о социализме, идеям которого писатель оставался верен, о том, что русские оказались не готовы к навязанной Западом войне по новейшим технологиям уничтожения, прежде всего информационным…
Можно спорить с писателем. Сам он сказал нам с Павлом Кривцовым тогда, 21 год назад, уже у калитки, завершая разговор, о том, что многое от нас скрыто «за семью печатями»…
Но есть в понимании русской идеи Юрием Бондаревым то, что безусловно и вечно. Это семья, без которой нам не выжить. «И самое главное – человек не должен предавать землю, на которой родился».
Глава из новой книги Алексея Тимофеева «Как русские научились воевать. Откровенный разговор писателя-историка с героями Великой Отечественной (готовится к печати в издательстве «Вече»).
Фото Павла Кривцова. 1999 г.
